Волшебный витраж
Эту историю можно начать словами некогда популярного шлягера: «Жил-был художник один, домик имел и холсты...»
Наш герой — известный художник, в его большом гостеприимном доме ежедневно к обеду собиралось десять-двенадцать друзей-приятелей, а в просторной мастерской хватало места для нескольких мольбертов, за которыми часто можно было увидеть учеников художника и его маститых коллег. Картины художника с удовольствием приобретались как частными коллекционерами, так и картинными галереями, постоянно экспонировались на выставках.
Жил художник со своей женой, которую иначе, как «моя муза» не называл. Нет, имя у жены было, но из уст художника никто и никогда его не слышал.
«Моя муза» — говорил он и только. Муза вошла в его жизнь давно, в студенческой юности.
Просто вбежала в аудиторию, где читали лекции сразу студентам двух факультетов и села на первое свободное место. Это место было рядом с Художником. Больше Художник и Муза не расставались.
Художник любил работать рядом со своей Музой. Она никогда не давала ему советов, не оценивала его работ. Просто приходила в мастерскую, садилась на низенькую скамеечку за спиной Художника и начинала тихим голосом рассказывать ему о его картине.
Художник едва сделает набросок, построит композицию будущего произведения, как в мастерской начинает звучать голос его Музы.
Неторопливо, словно читая любимую повесть, она начинает рассказывать о мире, который будет изображен на картине. И перед глазами встают горы, долины, моря и реки, шумные города и одинокие домики, густые леса и полевые цветы.
Казалось, Художнику нужно просто все это нарисовать. Даже цвета Муза подсказывала как-то по-своему. «Смотри, — говорила она Художнику, — у этой девушки платье как у мака, который вчера был весь в каплях росы, ну помнишь, мы еще любовались им на прогулке? А небо — как тот чудесный закат, что был третьего дня виден над заливом».
Казалось, Художник просто раскрашивает ее слова. Так они проводили долгие часы в мастерской, вместе создавая новый шедевр. Потом критики непременно отметят в своих рецензиях и «яркое пятно платья, на которое так и хочется смотреть» и «необыкновенное по колориту закатное небо, сделавшее пейзаж чарующе прекрасным».
Муза даже рассказывала Художнику истории людей, изображаемых им на полотнах, о том, какая жизнь течет за ставнями и дверьми домов, даже о чем мечтают мальчишки, удившие рыбу на пруду.
Надо сказать, что этих мальчишек Художник изображал ради «полноты сюжета», главным для него на картине был деревенский пруд. Но Муза не могла оставить неозвученной ни одной детали, даже самой крошечной. Из такого замечательного времяпровождения и рождались полотна Художника. И ни Художник, ни Муза даже представить себе не могли, что может быть иначе.
Про то, что большое счастье может обернуться большой бедой не верится до последнего мгновения. Но именно главное счастье семьи — рождение долгожданного ребенка — обернулось огромной потерей и горем. Ребенок был долгожданным, желанным и горячо любимым еще до своего появления на свет. Как только стало ясно, что Муза готовится преподнести Художнику наследника или наследницу, двери мастерской были закрыты.
Никаких запахов краски и скипидара, никакой низенькой скамеечки и многочасового сидения! На веранду было вынесено самое удобное кресло, Художник запасся большими блокнотами и альбомами, карандашами и коробкой с углем. Целыми днями, если позволяла погода, Художник и его Муза гуляли, разговаривали, останавливались лишь за тем, чтобы успеть сделать набросок того или иного уголка природы, зарисовать причудливо изогнутую ветку или смешно взъерошенную птицу.
Кресло на веранде вечерами принимало в свои объятия Музу, а Художник усаживался у ее ног на скамеечку, и они принимались мечтать. Муза рассказывала о ребенке. О том, каким он будет в свой первый год жизни, как начнет ходить и сердиться, когда будет падать, каким будет его характер, что он будет любить. Художник закрывал глаза и словно воочию видел этого ребенка.
Он мог бы нарисовать его портрет, как всегда положить на холст рассказ своей музы. Но, ни портрета, ни ребенка у них не осталось. Все оборвалось в один миг. Врачи отводили глаза и повторяли все одно и то же: «Да, так бывает. Нет, сделать ничего было нельзя. Мы чудом спасли мать». А на вопрос художника о том, будут ли у них с Музой еще дети, просто отвечали: «Нет, ваша жена не сможет иметь детей».
Впервые Художник и Муза, оставшись наедине, молчали. Им казалось, тропинка их жизни уперлась в пропасть, которую не перепрыгнуть и не обойти.
Опять по вечерам они сидели на веранде, но как же были не похожи эти вечера на прежние!
Друзья, которыми всегда был полон их гостеприимный дом, приезжали все реже и реже. Казалось, тишина, повисшая в доме, просто выталкивала из него людей. Художник и Муза с ужасом ждали, чем же закончится это молчаливое сосуществование... Путешествие, которое планировалось как поездка двух-трех недель по монастырям Европы, неожиданно растянулось на полгода. Если бы кто-то сказал Художнику, что он может пропустить престижную выставку, участие в показе работ, да и вообще взять и оставить все вот так на полгода, он бы не поверил. Всегда дороживший своим временем, как всякий преуспевающий в своем деле человек, Художник вдруг стал замечать, что времени стало больше. Нет, не свободного времени, а день стал длиннее, насыщеннее. И не только делами, а голубизной неба, бирюзой моря, шепотом ветра.
И Художник уже просто из прожитого дня стал слышать словно бы рассказы о своих новых картинах, так как наговаривала ему их его Муза.
А вот сюжет, который больше всего занимал художника, был один и тот же: Мадонна с младенцем, Богородица и новорожденный Иисус, мать и дитя.
С какой жадностью вглядывался теперь Художник в глаза Пречистой Матери, он словно хотел напитаться их светом, забрать себе всю любовь, которую излучал каждый образ. Вот Богородица припала к щеке своего Божественного Сына, и застыли в нежной радости прикосновения. Вот Богомладенец едва касается рукой щеки своей Матери, а ее глаза излучают безграничную радость и счастье. А на следующем полотне Пресвятая Дева кормит грудью Светлое Дитя и они в этот миг только вдвоем, Мать и Сын, неотделимые друг от друга. Теперь Художнику было не до красот природы, не до стройности архитектурных ансамблей. Как только он приезжал в новый город или страну, путь сразу лежал к святыне — в собор, монастырь или храм.
В последний вечер путешествия, который застал его в маленьком и очень древнем румынском монастыре, он вышел во двор, под яркое звездное небо. Просто стоял, словно готовя себя к очень важному и волнующему событию. Мысли в молитве полетели к небольшой иконе, у которой он молился сегодня. Сквозь звезды на него словно смотрели глаза Матери Света. «Ты кто, человече?» — вдруг вернул его на землю голос из темноты. Рядом с ним стоял старенький, невысокого роста монах, в потертой скуфейке и запыленном подряснике. Голос у него был неожиданно звучным для его деликатного телосложения. «Я русский, из России», — ответил Художник.
«А что ты делаешь там, в России?» — продолжал спрашивать монах, немного нескладно строя фразы на русском языке. «Я художник, рисую картины», — сказал Художник. «Что ты рисуешь?» — переспросил монах. Художник подумал, что тот не понял слово «картины» и решил объяснить: «Вот это все и рисую», — Художник обвел рукой вокруг — «Холмы, поля, деревья, звезды». «А зачем ты их рисуешь? — искренне, удивившись, спросил монах.
Художник впервые в жизни услышал такой вопрос о главном деле своей жизни. В его голове путались какие-то мысли, обрывки фраз и Художник выдавил из себя: „Это красиво, чтобы люди это увидели“.
Все это прозвучало вяло и неубедительно. Монах, словно совсем уж ничего не понимая, пожал плечами: „Это все можно увидеть самому. Прийти и посмотреть. Вряд ли ты нарисуешь их красивее, чем их создал Господь, правда?“
И глядя в глаза остолбеневшему Художнику, продолжил: „Рисовать надо, но не кистью, а всей душой. Мыслями своими, чувствами, молитвой своей. И не рисовать, а писать... из души в душу“. И не взглянув на Художника, буквально через три шага слился с чернотой ночи. Художник стоял неподвижно и о чем-то очень сосредоточенно думал, ничего не замечая вокруг. И только, когда звезды на небе начали бледнеть и гаснуть, даже не поежившись от утренней прохлады, ушел из монастыря.
На следующий день самолет с Художником на борту заходил на посадку в „Пулково“. Дом встретил его покоем и радушием. День прошел в привычных при встрече после долгой разлуки разговорах. Вечером Художник и Муза пошли прогуляться по тропинке к заливу. „Я знаю, что ты мне что-то очень хочешь сказать“, — неожиданно сказала Муза. — Позволь, я начну первая, это очень важно, боюсь сбиться. Художник, давай попробуем еще раз, давай решимся, а? Я все узнала, много расспрашивала, искала. Мне Люда помогла, жена твоего ученика. У нее тоже были проблемы, но ей помогли. И смотри, какой у них сейчас сын красавец! Крепыш-здоровячок! Они и за вторым туда собираются. Я была там, анализы свои возила, выписки. Врачи внимательные и опытные. Потребуется длительное лечение, но они мне сказали, что у Бога все возможно».
Художник слушал ее, и сердце его замирало от ожидания счастья. Как хорошо вернуться домой, как хорошо иметь такую жену, и какие же замечательные у них будут дети. Художник не сомневался, что дети будут — он знал. Но до рождения первенца было еще долгих два года... Буквально на следующий день Художник с Музой поехали в родильный дом. Художник даже пошутил: «Точно в родильный? Не рано нам?» Жена объяснила, что под крышей этого родильного дома существует и женская консультация и центр планирования семьи и детская поликлиника. Художник вспомнил и здание роддома. Давно, после первого курса, их группу приводили сюда «рисовать натуру». Старинный особняк, в котором расположился роддом, будущие художники рисовали с разных ракурсов, применяя недавно изученные законы перспективы и композиции. Тогда на бульваре шумели старые вековые липы, а сейчас тянулись вверх молодые деревца.
Художнику понравилось оформление холла, кабинетов, а красивые гостиные на этажах заставляли забыть о том, что ты находишься в лечебном учреждении. Это радовало художника, так как Музе, скорее всего, придется ложиться на обследование. Им с Музой объяснили буквально каждый шаг, который им предстоит сделать навстречу долгожданному рождению. Здесь, в этих кабинетах, Художник почувствовал — за его ребенка будут бороться, будут всеми силами науки помогать природе выпустить в свет венец своего творения. Вернувшись домой, Художник и Муза пошли в мастерскую. Ученик Художника работал в мастерской еще недавно и в ней был порядок. Художник подошел к мольберту, потрогал кисти, поправил ряды тюбиков с красками. Как полководец перед боем осмотрел своих верных «солдат». «Будешь начинать работать?» — спросила жена. «Нет» — ответил ей Художник, — присядь рядом, я расскажу тебе историю«. До самого позднего вечера они сидели рядом и, не торопясь, рассказывали друг другу, что каждый их них узнал и пережил. «И ты будешь писать Ее?» — тихонько спросила Муза. «Да, — ответил Художник, — с Предвечным Младенцем на руках».
Утром они встретились в мастерской вновь. Он уже успел натянуть холст и начал его грунтовать. У жены в руках была книга. «Странно, она будет читать? Себе или вслух для нас? И о чем?» — мысли в голове Художника не давали ему сосредоточиться на холсте. «Подожди, — сказала Муза, — давай вначале прочтем вот это. Потом начнешь». Она раскрыла книгу, и он увидел надпись на обложке: «Акафисты Пресвятой Богородице». Художник подошел, встал рядом с женой, перекрестился, и полились прекрасные и величественные слова Акафиста Пресвятой Богородицы в честь Ее иконы «Помощница в родах».
Так начиналось теперь каждое их утро. Муза не оставалась в мастерской, она шла заниматься домашними делами или ехала на процедуры и обследования в роддом, часто навещала и молодую женщину Люду. Они подолгу гуляли вместе с ее малышом. Не все у Музы и Художника получалось сразу. Не раз снимал он слой краски и писал заново...
Когда стало ясно, что Муза ждет ребенка, Художник дал себе обет, отступить от которого он не смог, потому что обещание его было дано Царице Небесной. Хорошее настроение Музы и Художника поддерживали и в родильном доме. То пригласят на выставку детской одежды, и Художник тащит домой пакеты с милыми детскими вещицами; то устроят фотосессию, и вот уже дом украшают фотопортреты Музы. А уж на занятия в «школе пап» немолодой уже Художник приезжал в числе первых.
«Когда в зале выписки Художнику вручили заветный конверт с бесценным содержимым, счастливее его не было человека на свете! Он видел малыша и сразу после родов, и на несколько дней переселился в родильный дом (была у этого роддома такая добрая традиция — папы могли не оставлять малыша днем и ночью!), но по-настоящему отцом почувствовал себя только теперь. Сердечно попрощавшись, и в сотый раз, поблагодарив всех-всех в роддоме, семья Художника вернулась домой.
Пролетело еще полгода. Перевернута еще одна страница в жизни Художника, Музы и их сына Андрея. На микроавтобусе к родильному дому на Фурштатской подъехали две семьи Художника и его ученика. Об их приезде знали и вышли встретить. Для этих семей родильный дом был местом сбывшихся надежд и гаванью семейного счастья. Пока женщины с малышами входили в холл, мужчины с предосторожностью вынимали из машины что-то завернутое в бумагу.
Установив «что-то» на столе, Художник снял бумагу, и все увидели чудесную картину: женщина с ребенком на руках. Художник, смущаясь и чуть торопясь, рассказал о своем пути к Богу, о том, как в монастыре постигал основы иконописного мастерства, как писал эту картину, пока Муза ждала ребенка, рассказал и о том, как решил сделать витражную копию картины.
«Мы хотим, чтобы она висела здесь, в стенах этого дома, — сказала Муза. — Здесь женщинам помогают выполнить их главное предназначение — стать матерью. Ведь только рождение ребенка делает нас похожими на Вечный Идеал женщины — Пресвятую Богородицу. И пусть молитвы всех женщин о своих детях всегда будут услышаны Ею!»
